Зимой в школе № 2 проводилась районная олимпиада по математике. Мы с Валей Кискиной тоже участвовали в ней. Я первый раз была в этой школе. У них богаче, зато у нас классы просторней, потому что каждый год усилиями школьников и «шабаев» (шабашников) строим по одному новому зданию в две комнаты. А вот их мальчишки меня удивили и поразили. Все как на подбор высокие, худенькие, аккуратно подстриженные, наглаженные. И лица, не скрою, умненькие, интеллигентные. Речь культурная. Наши ребята тоже хорошие. Только манеры у них простоватые. «Неотесанные», — сказала бы моя бабушка. «Три километра разделяют наши школы, а кажется, что триста. Мало общаемся с внешним миром? Некогда «утюжиться»? От бедности мы такие? Откуда брать изысканность и безукоризненную утонченность вкуса?!..» — замелькали в голове растерянные стыдливые мысли.

Из станционных ребят мне особенно понравился один девятиклассник. Способный, слишком заметный мальчик. Костя голубоглазый, со светлыми кудрявыми волосами, с чуть пробившимся темным пушком над верхней губой. Такой милый, с чистым ясным взглядом! Герой нашего времени? Есенинский тип?

Наблюдая за поведением ребят на олимпиаде, я впервые почувствовала свою невоспитанность. Меня это задело. Я поняла, что моя ребячливость, умение держаться «слишком непринужденно» и особенно «очаровательная наивная непосредственность» (так шутила математичка Юлия Николаевна), — явление не положительное в тринадцать лет.

После олимпиады мы несколько раз виделись с Костей на станции, перебрасывались обычными фразами на школьную тему и прощались.

А сегодня я сидела с сыном сестры, пока она белила квартиру. Когда Люся отпустила меня, я не заторопилась домой. Ведь родители не знают, до которого часа я служила нянькой. Иду, радуюсь бесконтрольному личному времени. Настроение приподнятое. Нечасто перепадает два часа свободы! Перебралась с пыльной дороги на луг. Сняла сандалии, наслаждаюсь прохладой сочной травы. Вдруг кто-то тихонько окликнул меня. Я сначала не среагировала, погруженная в приятные мысли. Потом оглянулась. Неподалеку стоял Костя и смущенно улыбался. Я растерялась и первым делом хотела обуться. Но Костя опередил меня:
-Ты не против, если я тоже сниму туфли?
— Пожалуйста, — обрадовано ответила я.
Идем. Молчим. Вдруг я рассмеялась.
— Вспомнила смешное? — спросил Костя.
— Да. После фильма «Война и мир» в нашей школе все называли друг друга на французский манер: Николя, Пьер, Мари, — а мое имя не сумели переделать.
— Вот и хорошо. Оно очень красивое и благородное,—произнес он прочувствованно и добавил с улыбкой: — А у нас новое поветрие: девочки в «Лур-нист» играют.
— Глупое гадание — сказала я пренебрежительно.
— Ты не веришь в судьбу?
— Мы дети природы но выбор цели и ее достижение только от нас зависит. А иногда от воли родителей, — грустно произнесла я.
— У тебя уже есть цель в жизни?
— Пока нечеткая. Город институт. Счастье в собственной семье.
— И любовь?

Скованная смущением я не нашлась что ответить на неожиданно прямой вопрос.

Подошли к латаку (маленькой плотине, запруде). По старым доскам, покрытым тонкими нежными водорослями тихо струилась вода.
— Перейдем на тот берег? Там есть мостик, - предложил Костя.

Я решительно ступила в теплую воду но тут же поскользнулась и замахала руками, пытаясь сохранить равновесие. Удержалась с трудом.
— Не ожидала, что здесь так скользко, - конфузливо оправдывалась я.

Легкая тень неловкости пробежала по лицу Кости:
— Прости. Я должен был пойти первым.

Он взял мою грубую, шершавую руку своей мягкой, но уверенной, и мы без приключений перебрались на другую сторону реки. На берегу, недалеко от плотины, у самой воды, находился маленький изящный мостик (мостушка на местном наречии).
— Какое удивительное место! Благоуханная тихая заводь! Ивы кланяются зеленой воде. Справа желтые, а слева белые кувшинки! Необыкновенный запах луга! — восхитилась я и почему-то загрустила от такой красоты.
— Ты никогда здесь не была? — удивился Костя.
— Родители сами нигде не бывают и меня не пускают, — вздохнула я и удобно устроилась на помосте.

Солнце медленно катилось к горизонту. Опустели, обезлюдели берега реки. Утки и гуси тоже разбрелись по домам. Кузнечики и те умолкли, подчиняясь всеобщей тишине летнего вечера. Неясно шепчет латак. Осторожно скользят и падают, завиваясь и закручиваясь, струи воды, перетекая с досок на камни, обильно поросшие мохнатыми водорослями. Едва слышны их редкие хрупкие всплески. Прекратилось движение серебристых облаков. Теперь они похожи на золотистые стога.

Потом красный шар солнца опустился за крышу завода, и его прощальный, розовый свет замер за дальним лесом. Бледный закат умывался легкою росою. Поздний вечер растил непомерно длинные черные тени. Хрустальное зеркало реки еще слегка рябило радужными бликами. Небо непостижимо быстро окрасилось в глубокий синий цвет и сказочным, томным видением выплыла луна. Августовские звезды ласково дарили обещания тем, кто верил в них.

Я сижу на мостике, опустив ноги в воду. Удивительное состояние! Словно тайны звезд сердцем чувствую и ловлю каждый вздох Вселенной. Говорить не хотелось. Я погружена в дивное мироощущение, каждой клеточкой ощущаю тихую, глубокую благодать природы, душою устремляюсь в небо и растворяюсь в нем.

Я не влюблена в мальчика. Мне просто очень приятно видеть его рядом, замечать затуманенный взор, ощущать сдержанную нежность его глаз. Никаких бурных эмоций, страданий и других сумасшедших атрибутов любви. Но почему-то мне казалось, что он немного боится себя, своего непонятного волнения.

Костя сидел по-турецки, на расстоянии вытянутой руки от меня, травинкой водил по доске, будто записывая свои мысли, и улыбался. «Какой милый, светлый, как весенний тополек», — подумала я... и... очнулась. Четко не осознаю себя. Надо мной глубокая синь неба. Тишину нарушил крик неизвестной птицы. Я вздрогнула. Лежу на мостике, на спине. Ноги в воде. Не пойму, в чем дело.

Окончательно пришла в себя. Испуганно вскочила. Костя сидел в той же позе, что и раньше, и взволнованно смотрел на меня. Он смущен и бледен. От неловкости ситуации меня охватило смятение. Я разозлилась и побежала вдоль берега. Костя догнал и схватил за руку:
— Не сердись, я же тебя не обидел, — сказал он мягко.
— На себя злюсь. Что произошло? Почему?
— Сомлела ты на минуту, будто в обморок упала. Я сначала испугался, а потом вспомнил рассказы моей бабушки об ее юности. У них в пансионе девушки часто в обморок падали от избытка чувств. С бабушкой тоже такое случилось, когда ей сообщили, что познакомят с будущим мужем... Я знаю: ты городская, нежная.
— Это не зависит от того, городской человек или сельский. Я теперь тоже и косить, и дрова колоть умею.
— Это все внешнее. Ты внутри другая, ты как моя бабушка. У нее была чувствительная, тонкая натура.
— Но я вовсе не волновалась! На меня природа всегда головокружительно действует. А здесь изумительно красиво! Мне вдруг показалось, что это место совсем не связано с селом. Оно обособленно и живет своей прекрасной уединенной счастливой жизнью!
— Я бываю здесь, когда мне очень грустно или очень хороню. Даже зимой. Латак никогда не замерзает из-за теплых сточных вод маслозавода. Я назвал этот романтичный уголок «Причалом судьбы».

От волнения я не заметила, что Костя все еще держит меня за руку.
— Пожалуйста, никому про то, что здесь случилось, не говори. Поклянись!
— Ты же знаешь, что не расскажу. Не склонен распространяться. Только ведь ничего и не случилось, — добавил он тихо.
— Не успокаивай! — вдруг опять вспыхнула я и побежала.

«Гадко! Противно! Почему не контролировала себя? Позор!» — заводилась я все сильнее. Лицо пылало, путались мысли. Хотелось каким-то образом быстрее освободиться от осаждающего раздражения. Как была в платье, прыгнула в воду и поплыла. Река сразу охладила мою горячую голову. Ко мне вернулась уверенность. Слышу голос Кости:
— Плыви назад. Переоденься. Я оставлю пиджак на берегу.

Я представила себя в пиджаке, из которого торчат тощие ноги, и ответила:
— Одна пойду.

Костя не стал спорить.

Подходя к дому, еще издали разглядела на лавочке силуэт.
— Костя? Ты? Все в порядке. До свидания, — коротко сказала я.
— До свидания, — эхом в тишине откликнулся Костя.

В этот момент я подумала, что не смогу с ним дружить, потому что он видел меня слабой... Я настолько панически боюсь быть или казаться плохой, что не хочу ощущать теплые чувства к этому милому юноше, не хочу повторения неподвластного мне проявления организма. Внезапно я поняла, что корни этого страха находятся в далеком детстве, когда нас называли подкидышами, а наших матерей... На сердце стало тревожно, безрадостно и очень грустно. Жаль. Очень жаль. Костя такой хоро¬ший!